3.1: «Любовь трех поколений» (1923). Отрывок

Задание 1 | Перед чтением

(a) Найдите информацию о том, что такое «три волны феминизма»¹ . Вы также можете подготовить устную мини-презентацию.

(в) Проверьте в интернете, что это такое:

Мать моя вышла замуж по любви и против воли своих родителей за военного. Жила она в провинции в качестве «полковой командирши». По ее словам, она долго была очень счастлива. У ней² было два сына и ее считали «образцовой семьянинкой». Mуж ее боготворил.

Но постепенно пассивная и слишком благополучная жизнь «полковой дамы» стала ее угнетать. Вы ведь знаете, что за неисчерпаемый источник энергии представляет собою моя мать Мария Степановна. Образование мать получила хорошее для того времени, много читала, бывала за границей, переписывалась с Толстым. Представляете себе, что «полковой командир» не мог ее удовлетворять?

Судьба свела ее с земским врачом Сергеем Ивановичем Веселовским.

Сергей Иванович (мой отец) – персонаж, взятый из Чехова, со всем неопределенным идеализмом, вечным стремлением куда-то, в неизвестное, с большой любовью вкусно поесть и хорошо пожить и с еще большей растерянностью перед лицом практических зол и несправедливостей. Он был здоровый, красивый мужчина, читал те же книги, что и моя мать, говорил с чувством о крестьянах и о земстве, скорбел о «народной темноте» и платонически мечтал о насаждении в России библиотек, школ, просвещения.

Кончилось это, как и надо было ожидать. В один жаркий летний вечер, когда полковой командир находился на маневрах, моя мать очутилась в объятиях моего будущего папаши... Книга о «Передвижных библиотеках в Новой Зеландии» так и осталась недочитанной и затерялась в траве...

Кажется, мой папаша не был склонен считать «поэтический сон» летнего вечера за событие, долженствующее в корне изменить его жизнь. Он дорожил своей свободой, и притом у него была в то время «хозяйкой» здоровая, молодая вдовушка-крестьянка.

Но моя мать, как я вам уже сказала, имела насчет морали свои «особые правила». Она, как она мне потом сама рассказывала, не боролась со своей любовью к моему папаше, считая, что «любовь имеет больше прав, чем супружеский долг». Но любовь для нее было нечто большое и священное. И «играть с чувством» она не умела и не считала достойным.

В Сергее Ивановиче мать моя, по ее словам, нашла воплощение всего, что искали ее сердце, душа и ум: страстно любимого мужчину, человека, которого она уважала, и друга, с которым она рассчитывала работать рука об руку в деле просвещения.

Оставалось лишь расторгнуть прежний союз с полковником и, гордо переступив через пересуды и шушуканье кумушек³ , по-новому, а главное по своему вкусу, устроить жизнь.

На другой же день моя мамаша с утра пригласила Сергея Ивановича и в липовой аллее, под стрекотанье кузнечиков, прочла ему краткое, по решительное письмо к мужу, в котором ничего не скрывала и просила развода.

Сергей Иванович растерялся. Такой быстроты и натиска он не ожидал. Кажется, он пробовал что-то мямлить о том, что мать моя должна «поберечь свою репутацию», даже заговорил о материнском долге по отношению к сыновьям, но мать моя, хотя и удивилась его речи, осталась непреклонной. А так как она в то время была обаятельно хороша и так как мой папаша переживал медовый месяц влюбленности, то разговор кончился новыми объятиями, что окончательно утвердило мамашу мою в необходимости немедленно «внести ясность» в создавшееся положение.

Однако ясность внести оказалось не так-то просто. Бедный полковой командир, страстно любивший мою мать, приехал домой, обезумев от горя и негодования. Развод он отказался дать наотрез. Жену он то засыпал упреками, грозил убить ее, себя, доктора-злодея, то впадал в покаянное настроение и молил жену остаться в доме хотя бы только в качестве «матери и хозяйки».

Мать моя его жалела, но чувство любви к человеку – герою «с созвучной душой» было сильнее жалости. Убедившись, что доводы на мужа не действуют, она взяла свои вещи, деньги, бумаги, поцеловала своих сыновей и, не попрощавшись с полковником, уехала от него...

Губерния⁴ долго жила этим скандалом. Либералы были на стороне моей матери и видели в ее уходе от мужа, военного, к земскому врачу что-то вроде протеста «против режима». Кто-то посвятил ей стихи в местной газете, кто-то предложил на земском обеде тост «за женщин-героинь, переступающих порог традиционного брака, чтобы приобщиться к труженикам на поприще народного блага» ...

Мать открыто поселилась у Сергея Ивановича. И сразу же приступила к осуществлению своей заветной идеи, о которой вздыхал также и чеховский герой, мой папаша, – к устройству «передвижной библиотеки». Идея эта стоила громадных затрат усилий и энергии. Ведь это были годы жесточайшей реакции. Но мать моя боролась с обычным ей упорством и с «земскими начальниками», и с губернатором, ездила в Петербург, пускала в ход «дружеские связи», настаивала, доказывала...

Когда идея была уже близка к осуществлению, мою мамашу, а заодно и растерянного, перетрусившего Сергея Ивановича арестовали и сослали в места не столь отдаленные. Там-то я и родилась.

И в ссылке мать мою не покидала активность, она и там образовала кружок самообразования, «клала основы» библиотек, учила просвещала...

Отец мой томился, тучнел, опускался⁵

Но, вернувшись из ссылки, он приобрел репутацию «революционера» и попал в земские деятели. Мать с новым рвением принялась насаждать в уезде⁶ «просвещение». Казалось, жизнь для моих родителей вошла в покойное⁷ , определившееся русло.

Но тут случился маленький неприятный инцидент: моя мать застала своего лысеющего, но все еще красивого супруга в весьма недвусмысленном объяснении со скотницей⁸ Аришей.

Папаша пробовал оправдаться. Но положение оказалось более запутанным, чем он предполагал: Ариша оказалась беременной.

Тогда моя мать без долгих объяснений уложила свои пожитки и вместе со мной переехала в губернский город. Папаше моему она оставила деловое письмо, без упреков и жалких слов. В нем между прочим настаивала, чтобы он обеспечил ребенка Ариши, и напоминала ему, чтобы он воздержаннее относился к спиртным напиткам, к которым стал питать все большее и большее пристрастие.

Все эти подробности я узнала от самой моей матери много позднее, тогда, когда она своей откровенностью со мной надеялась повлиять на меня, т.е. направить на путь «должного»...

Хорошо помню, что мать переносила свое горе с громадной выдержкой: я никогда не видала ее слез, а между тем она, по ее словам, не переставала любить Сергея Ивановича и всю жизнь осталась ему верна.

В губернском городе мать приступила к организации того издательства популярнонаучных книг, которое составило ей имя.

Я жила при ней. С ранних лет я приобщилась к кругу революционной мысли и деятельности, подростком читала «подпольщину» и привыкла в «нелегальным» и к «нелегальщине».

Жили мы весьма скромно, немного даже «аскетически». В доме всегда царила «атмосфера труда» и витали «идеи» и «начинания». Мне еще не было шестнадцати лет, когда я в первый раз попала под арест, чем моя мать очень гордилась.

Но идейные пути наши с матерью тогда же разошлись. Я шла с «марксистами», она оставалась народницей.

На революционной работе, среди низов, я познакомилась с деятельным и тогда видным членом «Союза борьбы»⁹ . Он был много старше¹⁰ меня, с «прошлым». Под его влиянием и я превратилась в марксистку, а позднее в «твердокаменную большевичку».

Мы сошлись. Но «из принципа» брака не заключали. Мать моя покачала головой, находя, что я еще слишком молода, что могла бы еще подождать, что во мне есть отцовские черточки, которые не обещают постоянства в любви, но с фактом примирилась. Мы поселились у моей матери, продолжая нашу работу.

Так как муж был «нелегальный», то кончилось это общим арестом.

Друзья маму отстояли. Я ушла в ссылку с мужем.

Боюсь, что вам надоест читать эту бесконечную прелюдию. Но без этого вступления вам непонятна будет моя теперешняя мука. Я хочу, чтобы вы помнили и понимали: я дочь и ученица самой Марии Степановны! А то, что впитаешь в детстве, то, что усвоишь в юности, – этого не вытравить из себя никакой логикой.

Итак, имейте терпение читать дальше мое растянувшееся письмо. Я подхожу теперь к драме «второго поколения».

Из ссылки мне удалось бежать. Муж – остался. Попала я в Петербург. Чтобы скрыть мои следы, друзья поместили меня под видом «домашней учительницы» в дом хорошо зарабатывающего инженера М. Во времена студенчества он примыкал к «группе марксистов».

Это был богато обставленный дом, где жили в свое удовольствие. Политикой интересовались наравне с Художественным театром и картинами Врубеля; политика служила занимательной темой для «салонных разговоров».

Я совершенно не знала этого круга, он был от меня далек и внутренне чужд. С первого же вечера я сцепилась с хозяином дома, кажется по вопросу о бернштейнианстве¹¹, с жаром и пылом, совсем не соответствующим «салонной обстановке». Всю ночь потом меня мучила и сердила моя несдержанность и почему-то особенно бесил насмешливоласковый взгляд инженера М. Что-то в этом человеке с первой встречи раздражало меня. Мне он казался крайне антипатичным, безыдейным, и все-таки мне страстно хотелось именно ему доказать нашу правоту, переубедить его, заставить признать наши принципы.

Жена его, хрупкая, хорошенькая куколка в кружевах и мехах, сумевшая, однако, родить пятерых крепких ребят, обожающими глазами следила за мужем и, смеясь, уверяла, что «вопреки всем правилам, чем больше она живет со своим мужем, тем больше в него влюбляется».

Меня раздражала эта атмосфера благополучия, это чересчур крикливо-показное «семейное счастье». Внимательность мужа к его хорошенькой жене, его вечная забота о ее здоровье вызывали во мне чувство досады, почти злости. Я нарочно говорила злые, обидные вещи о «благоденствующих либералах», о «сытом мещанском счастье», о «пошлости обывательщины», рассказывала о жизни ссылки и доводила нервную, хорошенькую Лидию Андреевну до истерических слез.

– Ну, зачем вы это делаете? – говорил мне с упреком инженер М., смотря на меня грустно-упрекающими, но ласковыми глазами.

Иногда мне казалось, что я их обоих ненавижу до того, что готова была натворить «неосторожностей», чтобы хотя вмешательством полиции всколыхнуть и нарушить их блаженный покой...

Переехать от них было невозможно. Квартира их служила прибежищем не только для меня, но и являлась удобной «явкой».

Когда я заговорила о переезде, товарищи сердились и совершенно не понимали моих доводов.

– Зачем же вы с ними общаетесь? Держитесь в стороне.

Но именно это-то и было немыслимо. Мне казалось, что я ненавижу красивую, сытую фигуру инженера М., его чуть картавый голос и небрежную походку. Но если я не видала его день-другой, я начинала нервничать. Меня мучило, что я в доме «лишняя», «чужая», его малейшая небрежность доставляла мне острую боль.

Но каждый раз, когда мы встречались, мы неизменно вступали в спор. Спорили до хрипоты, до резкости, до грубых выражений... Со стороны могло казаться, что мы друг друга глубоко ненавидим.

Но среди спора глаза наши иногда встречались – и в этих взглядах был свой язык, который я боялась понять, осмыслить...

Раз партийные дела задержали меня за городом дольше, чем я предполагала, я вернулась поздно ночью. Сам М. открыл мне дверь.

– Вернулась?.. А я уже потерял всякую надежду.

И раньше, чем я успела опомниться, я очутилась в его объятиях, под градом самых неистовых поцелуев...

Но самое странное то, что это меня нисколько не удивило, что я точно давно этого ждала…

На рассвете я ушла к себе, а он остался ночевать в кабинете, где спал в те дни, когда долго засиживался за работой.

На следующий вечер, на людях, мы опять спорили, страстно, непримиримо... И опять казалось, что мы враги.

А когда гости разошлись, М. предложил мне прокатиться с ним на острова (была весна и белая петербургская ночь). Жена, смеясь, настаивала, чтобы я поехала... Ей это казалось «забавным». Меня она не удостаивала ревностью.

Так начал запутываться узел моей жизни.

Это было трудное время для партии. У меня было забот и дел – по уши. Оправдываясь тем, что мне «некогда», и ожидая скорого отъезда жены М. на юг с детьми, я малодушно откладывала развязку

Вам это, может быть, покажется неправдоподобным, но, представьте себе, именно в тот период я с особенной нежностью думала о своем друге-муже, находившемся в ссылке, и предпринимала активные шаги, чтобы вызволить его оттуда.

Если бы меня тогда спросили: кого я люблю, я бы, не задумываясь, ответила – его, моего мужа и друга. И все-таки, если бы мне поставили условие тут же расстаться с инженером М., я знаю, что я согласилась бы скорее умереть. Он был одновременно чужой и странно близкий, я ненавидела его взгляды, привычки, образ жизни и до тоски любила его самого, со всеми его слабостями, несовершенством, со всеми теми свойствами, которые так противоречили всему, что я ценила и любила в людях...

Счастья наша любовь не давала ни ему, ни мне. И все-таки мы оба не могли подумать даже о разлуке.

Меня удивляло и до сих пор удивляет, что ко мне привлекало М.? Я и тогда была совсем не красивая, одеваться не умела и не любила, была резка и «неженственна». И все-таки я знала, что М. меня любил так, как никогда не любил своей хорошенькой, обожавшей его жены.

Летом мы оставались вдвоем в квартире... Это было странное мучительное лето, полное противоречий в тех чувствах, какие мы оба испытывали. Счастья мы оба не знали. Но оба не боялись скрывать друг от друга свою неудовлетворенность, и это странно сближало.

К осени я оказалась беременной... Избавиться от беременности? Ни он, ни я этой мысли не допускали. Я уехала к матери.

По приезде к матери, я ей все рассказала. Я ввела ее в курс своих мук, своей двойственности и тех чувств, которые по-своему терзали не только меня, но и М., его одновременную любовь ко мне и к куколке-жене. Мать выслушала меня и долго сидела у себя в спальне, молча, задумавшись, пыхтя папироской...

На другое утро она пришла ко мне, села на мою кровать и твердо заявила:

– Ты любишь М. Это для меня ясно. Первое, что ты должна сделать, это написать Константину (моему мужу).

– Что написать?

– Как что? Что ты любишь другого. Не можешь же ты создавать ему иллюзий. Жалость тут излишня. Она потом создаст больше боли.

– Но у меня вовсе к нему не жалость... Я люблю Константина, я его не разлюбила.

– Как же ты могла, не разлюбив его, полюбить другого?..

– сомневалась мать. – Ты городишь чепуху.

– Нисколько не чепуху... В этом-то и вся наша беда ...

И я снова пыталась объяснить матери те два чувства, что уживаются во мне рядом; глубокая привязанность, нежность к Константину, чувство душевной спаянности с ним и бурное влечение к М., которого я как человека не люблю и не уважаю.

Мать меня не понимала.

– Если у тебя к М. только физическое влечение, а Константина ты любишь и уважаешь, ты должна взять себя в руки и расстаться с М.

– В том-то и дело, мама, что это не просто физическое влечение. Это тоже любовь, но другая... Если бы мне сказали, что М. грозит опасность, я отдала бы жизнь свою, чтобы его спасти... А если бы мне сказали: «умри за Константина», я бы не согласилась... И все-таки Константина я люблю, он нужен мне, моей душе, без него холодно, пусто, а М. я как человека, понимаешь, как человека, не уважаю и не люблю.

– Ты городишь какую-то несуразицу, – сердилась моя мать. Но и сама скоро запуталась, то требуя, чтобы я немедленно написала все Константину и порвала бы с ним, то, наоборот, решая, что я должна разойтись с М.

В первый раз в жизни я чувствовала, что мы с матерью друг друга не понимаем и что я ошиблась, когда ехала к ней в надежде на «опору». Главное наше расхождение было в том, что мать требовала разрыва либо с одним, либо с другим, а я внутренно хотела сохранить и М, и Константина. И такое решение казалось мне «правильнее», «человечнее» и ближе отвечающим внутренней правде. 

---

1 Информация о трех волнах феминизма здесь: https://postnauka.ru/faq/61274

2 у ней (устар.) – у нее

3 кумушка - сплетница

4 губерния – административно-территориальная единица в России с 18-го века до 1929 года

5 опускаться / опуститься – здесь: перестать следить за собой

6 уезд – часть губернии

7 покойный (устар.) – здесь: спокойный

8 скотница – крестьянка, которая ухаживает за скотом, например, коровами и быками

9 Союз борьбы за освобождение рабочего класса – организация, созданная Лениным

10 много старше (устар.) – намного старше

11 бернштейнианство – движение в социал-демократии, целью которого была реформация марксизма; автором теории был Э. Бернштейн