5.1: Chapter 1
- Page ID
- 87577
СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА [1]
В большо́м зда́ниисуде́бных учрежде́нийво вре́мя переры́вазаседа́нияпо де́лу Мельви́нских[2]чле́ны и прокуро́р[3]сошли́сьв кабине́те Ива́на Его́ровича Ше́бек,и зашёл разгово́ро знамени́том красо́вском де́ле. Фёдор Васи́льевич разгорячи́лся,дока́зывая неподсу́дность,[4] Ива́н Его́рович стоя́л на своём,Пётр же Ива́нович,не вступи́в снача́ла в спор,не принима́л в нём уча́стия[5]и просма́тривал то́лько что пода́нные «Ве́домости».[6]
– Господа́!--сказа́л он, – Ива́н Ильи́ч-то у́мер.
– Неуже́ли?
– Вот, чита́йте, – сказа́л он Фёдору Васи́льевичу,подава́я ему́ све́жий, паху́чий ещё но́мер.
В чёрном ободке́ [7] бы́ло напеча́тано: «Праско́вья Фёдоровна Головина́ с душе́вным приско́рбием извеща́ет родны́х и знако́мых о кончи́не возлю́бленного супру́га своего́, чле́на Суде́бной пала́ты, Ива́на Ильича́ Головина́, после́довавшей 4-го февраля́ сего́ 1882 го́да. Вы́нос те́ла в пя́тницу, в час пополу́дни». [8]
Ива́н Ильи́ч был сотова́рищсобра́вшихся госпо́д,и все люби́ли его́.[9]Он боле́луже́ не́сколько неде́ль;говори́ли,что боле́знь его́ неизлечи́ма.[10]Ме́сто остава́лось за ним,[11]но бы́ло соображе́ниео том, что в слу́чае его́ сме́рти,Алексе́ев мо́жет быть назна́чен на его́ ме́сто,на ме́сто же Алексе́ева – и́ли Ви́нников, и́ли Шта́бель.Так что,услыха́в о сме́рти Ива́на Ильича́пе́рвая мыслька́ждого из госпо́д,собра́вшихся в кабине́те,была́ и о том, како́е значе́ниемо́жет име́ть э́та смертьна перемеще́ния и́ли повыше́ниясами́х чле́нови́ли их знако́мых.
"Тепе́рь, наве́рно,получу́ ме́стоШта́беля и́ли Ви́нникова, – поду́мал Фёдор Васи́льевич. – Мне э́то и давно́ обе́щано,а э́то повыше́ниесоставля́ет для меня́восемьсо́т рубле́й приба́вки, кро́ме канцеля́рии".
"На́до бу́дет попроси́ть тепе́рьо перево́дешу́рина из Калу́ги,[12] – поду́мал Пётр Ива́нович. – Жена́ бу́дет о́чень ра́да.Тепе́рь ужнельзя́ бу́дет говори́ть,что я никогда́ ничего́ не сде́лалдля её родны́х".
– Я так и ду́мал,что ему́ не подня́ться,[13] – вслух сказа́л Пётр Ива́нович. – Жа́лко.
– Да что у него́, со́бственно, бы́ло?
– Доктора́ не могли́ определи́ть.[14]То есть определя́ли, но разли́чно.[15]
Когда́ я ви́дел его́ после́дний раз, мне каза́лось, что он попра́вится. [16]
– А я так и не был у него́с са́мых пра́здников.Всё собира́лся.
– Что, у него́ бы́ло состоя́ние?
– Ка́жется, что́-то о́чень небольшо́е у жены́.Но что́-то ничто́жное.[17]
– Да, на́до бу́дет пое́хать.Ужа́сно далеко́ жи́ли они́.
– То есть от вас далеко́.От вас всё далеко́.[18] – Вот, не мо́жет мне прости́ть,что я живу́ за реко́й, – улыба́ясь на Ше́бека,сказа́л Пётр Ива́нович.И заговори́лио да́льности городски́х расстоя́ний,и пошли́ в заседа́ние.[19]
Кро́ме вы́званных э́той сме́ртью в ка́ждом соображе́ний о перемеще́ниях и возмо́жных измене́ниях по слу́жбе, могу́щих после́довать от э́той сме́рти, са́мый факт сме́рти бли́зкого знако́мого вы́звал во всех, узна́вших про неё, как всегда́, чу́вство ра́дости о том, что у́мер он, а не я. [20]
"Каково́, у́мер;а я вот нет", – поду́мал и́ли почу́вствовал ка́ждый.Бли́зкие же знако́мые,так называ́емые друзья́ Ива́на Ильича́,[21]при э́томподу́мали нево́льно и о том, чтотепе́рь им на́добноиспо́лнить о́чень ску́чные обя́занности прили́чия[22]и пое́хать на панихи́дуи к вдове́ с визи́том соболезнова́ния.[23]
Бли́же всех бы́ли Фёдор Васи́льевич и Пётр Ива́нович.
Пётр Ива́нович был това́рищем по учи́лищу правове́дения и счита́л себя́ обя́занным Ива́ном Ильичо́м.
Переда́в за обе́дом жене́ изве́стие о сме́рти Ива́на Ильича́ и соображе́ния о возмо́жности перево́да шу́рина в их о́круг, Пётр Ива́нович, не ложа́сь отдыха́ть, наде́л фрак и пое́хал к Ива́ну Ильичу́.
У подъе́зда кварти́ры Ива́на Ильича́
стоя́ла каре́та и два изво́зчика.
Внизу́,
в пере́дней у ве́шалки
прислонена́ была́ к стене́
глазе́товая кры́шка гро́ба
с ки́сточками и начи́щенным порошко́м галуно́м.
Две да́мы в чёрном
снима́ли шу́бки.
Одна́, сестра́ Ива́на Ильича́,
знако́мая,
друга́я - незнако́мая да́ма.
Това́рищ Петра́ Ива́новича, Шварц,
сходи́л све́рху
и, с ве́рхней ступе́ни увида́в входи́вшего,
останови́лся и подмигну́л ему́,
как бы говоря́:
"Глу́по распоряди́лся Ива́н Ильи́ч:
то ли де́ло мы с ва́ми".
[24]
Лицо́ Шва́рца с англи́йскими бакенба́рдами и вся худа́я фигу́ра во фра́ке име́ла, как всегда́, изя́щную торже́ственность, и э́та торже́ственность, всегда́ противоре́чащая хара́ктеру игри́вости Шва́рца, здесь име́ла осо́бенную соль. Так поду́мал Пётр Ива́нович.
Пётр Ива́нович пропусти́л вперёд себя́ дам и ме́дленно пошёл за ни́ми на ле́стницу. Шварц не стал сходи́ть, а останови́лся наверху́. Пётр Ива́нович по́нял заче́м: он, очеви́дно хоте́л сговори́ться, где повинти́ть ны́нче. [25] Да́мы прошли́ на ле́стницу к вдове́, а Шварц, с серьёзно сло́женными, кре́пкими губа́ми и игри́вым взгля́дом, движе́нием брове́й показа́л Петру́ Ива́новичу напра́во, в ко́мнату мертвеца́.
Пётр Ива́нович вошёл, как всегда́ э́то быва́ет, с недоуме́нием о том, что ему́ там на́до бу́дет де́лать. Одно́ он знал, что крести́ться в э́тих слу́чаях никогда́ не меша́ет. Насчёт того́, что ну́жно ли при э́том и кла́няться, он не совсе́м был уве́рен и потому́ вы́брал сре́днее: войдя́ в ко́мнату, он стал крести́ться и немно́жко как бу́дто кла́няться. Наско́лько ему́ позволя́ли движе́ния рук и головы́, он вме́сте с тем огля́дывал ко́мнату. Два молоды́е челове́ка, оди́н гимнази́ст, ка́жется, племя́нники, крестя́сь, выходи́ли из ко́мнаты. Стару́шка стоя́ла неподви́жно. И да́ма с стра́нно по́днятыми бровя́ми что́-то ей говори́ла шёпотом. Дьячо́к в сюртуке́, бо́дрый, реши́тельный, чита́л что́-то громко с выраже́нием, исключающи́м вся́кое противоре́чие; буфе́тный мужи́к Гера́сим, пройдя́ пе́ред Петро́м Ива́новичем лёгкими шага́ми, что́-то посыпа́л по по́лу. [26] Увида́в э́то, Пётр Ива́нович то́тчас же почу́вствовал лёгкий за́пах разлага́ющегося тру́па. В после́днее своё посеще́ние Ива́на Ильича́ Пётр Ива́нович ви́дел э́того мужика́ в кабине́те; он исполня́л до́лжность сиде́лки, и Ива́н Ильи́ч осо́бенно люби́л его́. Пётр Ива́нович всё крести́лся и слегка́ кла́нялся по середи́нному направле́нию ме́жду гро́бом, дьячко́м и образа́ми на столе́ в углу́. Пото́м, когда́ э́то движе́ние креще́ния руко́ю показа́лось ему́ уже́ сли́шком продолжи́тельно, он приостанови́лся и стал разгля́дывать мертвеца́.
Мертве́ц лежа́л, как всегда́ лежа́т мертвецы́, осо́бенно тяжело́, по-мертве́цки, утону́вши окочене́вшими чле́нами в подсти́лке гро́ба, с навсегда́ согну́вшеюся голово́й на поду́шке, и выставля́л, как всегда́ выставля́ют мертвецы́, свой жёлтый восково́й лоб с взли́зами на ввали́вшихся виска́х и торча́щий нос, как бы надави́вший на ве́рхнюю губу́. Он о́чень перемени́лся, ещё похуде́л с тех пор, как Пётр Ива́нович не вида́л его́, но, как у всех мертвецо́в, лицо́ его́ бы́ло краси́вее, гла́вное - значи́тельнее, чем оно́ бы́ло у живо́го. На лице́ бы́ло выраже́ние того́, что то, что ну́жно бы́ло сде́лать, сде́лано, и сде́лано пра́вильно. Кро́ме того́, в э́том выраже́нии был ещё упрёк и́ли напомина́ние живы́м. Напомина́ние э́то показа́лось Петру́ Ива́новичу неуме́стным и́ли, по кра́йней ме́ре, до него́ не каса́ющимся. Что́-то ему́ ста́ло неприя́тно, и потому́ Пётр Ива́нович ещё раз поспе́шно перекрести́лся и, как ему́ показа́лось, сли́шком поспе́шно, несообра́зно с прили́чиями, [27] поверну́лся и пошёл к две́ри. Шварц ждал его́ в проходно́й ко́мнате, расста́вив широко́ но́ги и игра́я обе́ими рука́ми за спино́й свои́м цили́ндром. Оди́н взгляд на игри́вую, чистопло́тную и элега́нтную фигу́ру Шва́рца освежи́л Петра́ Ива́новича. [28] Пётр Ива́нович по́нял, что он, Шварц, стои́т вы́ше э́того и не поддаётся удруча́ющим впечатле́ниям. Оди́н вид его́ говори́л: инциде́нт панихи́ды Ива́на Ильича́ ника́к не мо́жет служи́ть доста́точным по́водом для призна́ния поря́дка заседа́ния нару́шенным, то есть что ничто́ не мо́жет помеша́ть ны́нче же ве́чером щелкану́ть, распеча́тывая её, коло́дой карт, в то вре́мя как лаке́й бу́дет расставля́ть четы́ре необожжённые свечи́; вообще́ нет основа́ния предполага́ть, что́бы инциде́нт э́тот мог помеша́ть нам провести́ прия́тно и сего́дняшний ве́чер. Он и сказа́л э́то шёпотом проходи́вшему Петру́ Ива́новичу, предлага́я соедини́ться на па́ртию у Фёдора Васи́льевича. Но, ви́дно, Петру́ Ива́новичу была́ не судьба́ винти́ть ны́нче ве́чером. Праско́вья Фёдоровна, невысо́кая, жи́рная же́нщина, несмотря́ на все стара́ния устро́ить проти́вное, всё-таки расширя́вшаяся от плеч кни́зу, вся в чёрном, с покры́той кру́жевом голово́й и с таки́ми же стра́нно по́днятыми бровя́ми, как и та да́ма, стоя́вшая про́тив гро́ба, вы́шла из свои́х поко́ев с други́ми да́мами и, проводи́в их в дверь мертвеца́, сказа́ла:
– Сейча́с бу́дет панихи́да;пройди́те.
Шварц, неопределённо поклони́вшись, останови́лся, очеви́дно, не принима́я и не отклоня́я э́того предложе́ния. Праско́вья Фёдоровна, узна́в Петра́ Ива́новича, вздохну́ла, подошла́ к нему́ вплоть, взяла́ его́ за́ руку и сказа́ла:
– Я зна́ю, что вы бы́ли и́стинным дру́гом Ива́на Ильича́... – и посмотре́ла на него́,ожида́я от него́соотве́тствующие э́тим слова́м де́йствия.
Пётр Ива́нович знал, что как там на́до бы́ло крести́ться, так здесь на́до бы́ло пожа́ть ру́ку, вздохну́ть и сказа́ть --Пове́рьте! И он так и сде́лал. И, сде́лав э́то, почу́вствовал, что результа́т получи́лся жела́емый: что он тро́нут и она́ тро́нута.
– Пойдёмте,пока́ там не начало́сь;мне на́до поговори́ть с ва́ми, – сказа́ла вдова́. – Да́йте мне ру́ку.
Пётр Ива́нович по́дал ру́ку,и они́ напра́вились во вну́тренние ко́мнаты,ми́мо Шва́рца,кото́рый печа́льно подмигну́л Петру́ Ива́новичу:"Вот те и винт!Уж не взыщи́те,друго́го партнёра возьмём.Не́што впятеро́м,когда́ отде́лаетесь", – сказа́л его́ игри́вый взгляд.
Пётр Ива́нович вздохну́л ещё глу́бже и печа́льнее, и Праско́вья Фёдоровна благода́рно пожа́ла ему́ ру́ку. Войдя́ в её оби́тую ро́зовым крето́ном гости́ную с па́смурной ла́мпой, они́ се́ли у стола́: она́ на дива́н, а Пётр Ива́нович на расстро́ившийся пружи́нами и непра́вильно подава́вшийся под его́ сиде́ньем ни́зенький пуф. [29] Праско́вья Фёдоровна хоте́ла предупреди́ть его́, что́бы он сел на друго́й стул, но нашла́ э́то предупрежде́ние не соотве́тствующим своему́ положе́нию и разду́мала. [30] Садя́сь на э́тот пуф, Пётр Ива́нович вспо́мнил, как Ива́н Ильи́ч устра́ивал э́ту гости́ную и сове́товался с ним об э́том са́мом ро́зовом с зелёными ли́стьями крето́не. Садя́сь на дива́н и проходя́ ми́мо стола́ (вообще́ вся гости́ная была́ полна́ вещи́ц и ме́бели), вдова́ зацепи́лась чёрным кру́жевом чёрной манти́лии за резьбу́ стола́. Пётр Ива́нович приподня́лся, что́бы отцепи́ть, и освобождённый под ним пуф стал волнова́ться и подта́лкивать его́. Вдова́ сама́ ста́ла отцепля́ть своё кру́жево, и Пётр Ива́нович опя́ть сел, прида́вив бунтова́вшийся под ним пуф. Но вдова́ не всё отцепи́ла, и Пётр Ива́нович опя́ть подня́лся, и опя́ть пуф забунтова́л и да́же щёлкнул. Когда́ всё э́то ко́нчилось, она́ вы́нула чи́стый бати́стовый плато́к и ста́ла пла́кать. [31] Петра́ же Ива́новича охлади́л эпизо́д с кру́жевом и борьба́ с пу́фом, и он сиде́л насу́пившись. Нело́вкое э́то положе́ние перерва́л Соколо́в, буфе́тчик Ива́на Ильича́, с докла́дом о том, что ме́сто на кла́дбище, то, кото́рое назна́чила Праско́вья Фёдоровна, бу́дет сто́ить две́сти рубле́й. Она́ переста́ла пла́кать и, с ви́дом же́ртвы взгляну́в на Петра́ Ива́новича, сказа́ла по-францу́зски, что ей о́чень тяжело́. Пётр Ива́нович сде́лал молчали́вый знак, выража́вший несомне́нную уве́ренность в том, что э́то не мо́жет быть ина́че.
– Кури́те, пожа́луйста, – сказа́ла она́ великоду́шным и вме́сте уби́тым го́лосоми заняла́сь с Соколо́вым вопро́сом о цене́ ме́ста.Пётр Ива́нович, заку́ривая,слы́шал, что она́ о́чень обстоя́тельно расспроси́ла о ра́зных це́нах земли́и определи́ла ту, кото́рую сле́дует взять.[32]Кро́ме того́,око́нчив о ме́сте,она́ распоряди́ласьи о пе́вчих.Соколо́в ушёл.
– Я всё сама́ де́лаю, – сказа́ла она́ Петру́ Ива́новичу,отодвига́я к одно́й стороне́ альбо́мы,лежа́вшие на столе́;и, заме́тивчто пе́пел угрожа́л столу́,не ме́шкаяподви́нула Петру́ Ива́новичу пе́пельницу[33]и проговори́ла: – Я нахожу́ притво́рствомуверя́ть, что я не могу́ от го́ря занима́ться практи́ческими дела́ми.меня́, напро́тив, е́сли мо́жет что не уте́шить... а развле́чь, то э́то - забо́ты о нём же. – она́ опя́ть доста́ла плато́к,как бы собира́ясь пла́кать,и вдруг,как бы переси́ливая себя́,встряхну́ласьи ста́ла говори́ть споко́йно:[34]
– Одна́ко у меня́ де́ло есть к вам.
Пётр Ива́нович поклони́лся, не дава́я расходи́ться пружи́нам пу́фа, то́тчас же зашевели́вшимся под ним.
– В после́дние дни он ужа́сно страда́л.
– О́чень страда́л? – спроси́л Пётр Ива́нович.
– Ах, ужа́сно!После́дние не мину́ты, а часы́ он не перестава́я крича́л.Тро́е су́ток сря́ду он,не переводя́ го́лосу, крича́л.Э́то бы́ло невыноси́мо.Я не могу́ поня́ть,как я вы́несла э́то;за тремя́ дверьми́ слы́шно бы́ло.Ах! что я вы́несла![35]
– И неуже́ли он был в па́мяти? – спроси́л Пётр Ива́нович.
– Да, - прошепта́ла она́, – до после́дней мину́ты.Он прости́лся с на́ми за че́тверть часа́ до сме́ртии ещё проси́л увести́ Воло́дю.
Мысль о страда́нии челове́ка, кото́рого он знал так бли́зко, снача́ла весёлым ма́льчиком, шко́льником, пото́м взро́слым партнёром, несмотря́ на неприя́тное созна́ние притво́рства своего́ и э́той же́нщины, вдруг ужасну́ла Петра́ Ива́новича. Он увида́л опя́ть э́тот лоб, нажима́вший на губу́ нос, и ему́ ста́ло стра́шно за себя́.
"Тро́е су́ток ужа́сных страда́ний и смерть.Ведь э́то сейча́с,вся́кую мину́тумо́жет наступи́ть и для меня́", – поду́мал он,и ему́ ста́ло на мгнове́ние стра́шно.Но то́тчас же,он сам не знал как,ему́ на по́мощь пришла́ обы́чная мысль,что э́то случи́лось с Ива́ном Ильичо́м,а не с ними что с ним э́того случи́ться не до́лжно и не мо́жет;что, ду́мая так, он поддаётся мра́чному настрое́нию,чего́ не сле́дует де́лать,как э́то очеви́дно бы́ло по лицу́ Шва́рца.И, сде́лав э́то рассужде́ние,Пётр Ива́нович успоко́ился[36]и с интере́сом стал расспра́шивать подро́бности о кончи́не Ива́на Ильича́,как бу́дто смерть была́ тако́е приключе́ние,кото́рое сво́йственно то́лько Ива́ну Ильичу́,но совсе́м не сво́йственно ему́.
По́сле ра́зных разгово́ров о подро́бностяхдействи́тельно ужа́сных физи́ческих страда́ний,перенёснных Ива́ном Ильичо́м(подро́бности э́ти узнава́л Пётр Ива́новичто́лько по тому́, как муче́ния Ива́на Ильича́ де́йствовали на не́рвы Праско́вьи Фёдоровны), вдова́, очеви́дно, нашла́ ну́жным перейти́ к де́лу.
– Ах, Пётр Ива́нович, как тяжело́, как ужа́сно тяжело́, как ужа́сно тяжело́, – и она́ опя́ть запла́кала.
Пётр Ива́нович вздыха́л, и ждал, когда́ она́ вы́сморкается. Когда́ она́ вы́сморкалась, [37] он сказа́л:
– Пове́рьте... – и опя́ть она́ разговори́ласьи вы́сказала то, что бы́ло, очеви́дно, её гла́вным де́лом к нему́;де́ло э́то состоя́ло в вопро́сахо том, как бы по слу́чаю сме́рти му́жа доста́ть де́нег от казны́.[38]Она́ сде́лала вид,что спра́шивает у Петра́ Ива́новича сове́та о пенсио́не:но он ви́дел, что она́ уже́ зна́ет до мельча́йших подро́бностейи то, чего́ он не знал:всё то, что мо́жно вы́тянуть от казны́ по слу́чаю э́той сме́рти;но что ей хоте́лось узна́ть,нельзя́ ли ка́к-нибудь вы́тянуть ещё побо́льше де́нег.Пётр Ива́нович постара́лся вы́думать тако́е сре́дство,но, поду́мав не́сколькои из прили́чия побрани́в на́ше прави́тельство за его́ ска́редность,сказа́л, что, ка́жется, бо́льше нельзя́.Тогда́ она́ вздохну́лаи, очеви́дно, ста́ла приду́мывать сре́дство изба́виться от своего́ посети́теля.Он по́нял э́то,затуши́л папиро́ску, встал, пожа́л ру́ку и пошёл в пере́днюю.
В столо́вой с часа́ми,кото́рым Ива́н Ильи́ч так рад был, что купи́л в брикабра́ке,Пётр Ива́нович встре́тил свяще́нника и ещё не́сколько знако́мых,прие́хавших на панихи́ду,и увида́л знако́мую ему́ краси́вую ба́рышню,дочь Ива́на Ильича́.Она́ была́ вся в чёрном.Та́лия её, о́чень то́нкая,каза́лась ещё то́ньше.Она́ име́ла мра́чный, реши́тельный, почти́ гне́вный вид.Она́ поклони́лась Петру́ Ива́новичу,как бу́дто он был в чём-то винова́т.За до́черью стоя́лс таки́м же оби́женным ви́домзнако́мый Петру́ Ива́новичу бога́тый молодо́й челове́к,суде́бный сле́дователь,её жени́х, как он слы́шал.Он уны́ло поклони́лся ими хоте́л пройти́ в ко́мнату мертвеца́,когда́ из-под ле́стницыпоказа́лась фигу́рка гимнази́стика-сы́на,ужа́сно похо́жего на Ива́на Ильича́.[39]Это был ма́ленький Ива́н Ильи́ч,каки́м Пётр Ива́нович по́мнил его́ в Правове́дении.Глаза́ у него́ бы́ли и запла́канныеи таки́е,каки́е быва́юту нечи́стых ма́льчиков в трина́дцать - четы́рнадцать лет.Ма́льчик, увида́в Петра́ Ива́новича,стал суро́во и стыдли́во мо́рщиться.Пётр Ива́нович кивну́л ему́ голово́йи вошёл в ко́мнату мертвеца́.Начала́сь панихи́да – све́чи, сто́ны, ла́дан, слёзы, всхли́пыванья.Пётр Ива́нович стоя́л нахму́рившись,гля́дя на́ ноги пе́ред собо́й.Он не взгляну́л ни ра́зу на мертвец́аи до конца́ не подда́лся расслабля́ющим влия́ниями оди́н из пе́рвых вы́шел.В пере́дней никого́ не́ было.Гера́сим, буфе́тный мужи́к,вы́скочил из ко́мнаты поко́йника,[40]перешвыря́л свои́ми си́льными рука́ми все шу́бы,что́бы найти́ шу́бу Петра́ Ива́новича,и по́дал её.
– Что, брат Гера́сим? - сказа́л Пётр Ива́нович,что́бы сказать что́-нибудь. – Жа́лко?
– Бо́жья во́ля.Все там же бу́дем, – сказа́л Гера́сим,оска́ливая свои́ бе́лые, сплошны́е мужи́цкие зу́бы,и, как челове́к в разга́ре уси́ленной рабо́ты,жи́во отвори́л дверь,кли́кнул ку́чера,подсади́л Петра́ Ива́новичаи пры́гнул наза́д к крыльцу́,как бу́дто приду́мывая, что бы ему́ ещё сде́лать.
Петру́ Ива́новичу осо́бенно прия́тно бы́ло дохну́ть чи́стым во́здухом по́сле за́паха ла́дана, тру́па и карбо́ловой кислоты́.
– Куда́ прика́жете? – спроси́л ку́чер.
– Не по́здно.Зае́ду ещё к Фёдору Васи́льевичу.И Пётр Ива́нович пое́хал.И действи́тельно,заста́л их при конце́ пе́рвого ро́ббера,так что ему́ удо́бно бы́ло вступи́ть пя́тым.[41]
- The Ivan Il'ich mentioned in the title is Ivan Il'ich Golovin, the novel's protagonist. Tolstoy modeled this character in part on a certain Ivan Il'ich Mechnikov, an acquaintance of his who served as prosecutor in the district court of Tula, the nearest sizable town to Tolstoy's country estate at Yasnaya Polyana. According to N. F. Golubov's commentary on The Death of Ivan Il'ich in volume 26 of Complete Collected Works of Lev Tolstoi in 90 Volumes the circumstances attending Mechnikov's illness and untimely death in 1881 closely resembled those described by Tolstoy in the story. Shortly after Mechnikov's demise in July, 1881, Tolstoy made his first recorded mention of the idea which he eventually developed into The Death of Ivan Il'ich. The novel was completed and published in 1886. ↵
- The Melvinsky case was a celebrated court case of the 1880s, as was the Krasovsky case, mentioned a couple of lines later. Evidently Tolstoi is at pains to connect his narrative to the authentic realities of life in the period described. ↵
- In the 1880s both civil and criminal cases were often heard by a panel of three judges before whom matters were argued by opposing counsel. The "members" of the court were these judges. Ivan Il'ich, whose death is about to come to the attention of these gentlemen, was such a judge. ↵
- The motifs of judge, judgement, and jurisdiction (the right or responsibility of rendering judgement) emerge immediately, frequently, and forcefully in the story. It seems clear that the theme of judgement will be important; it may be that we as readers will ourselves be implicated in the responsibility of rendering judgement on the life and death of Ivan Il'ich. ↵
- Petr Ivanovich takes no part in the discussion concerning jurisdiction (the judicial responsibility of hearing evidence and rendering judgement) here. He continues steadfast throughout chapter one (after which he more or less disappears from the novel) in his refusal to "get involved." He is concerned only to perform the superficial rituals required by the death of his colleague and then to leave the entire unpleasant situation behind him in order to spend the remainder of his evening playing cards. His indifference to the discussion of the question of jurisdiction in the first paragraph is a model of his general attitude toward the death of his colleague and mentor. ↵
- Vedomosti (The Gazette) was the name shared by prominent daily newspapers in both St. Petersburg and Moscow. Most commentators believe that Tolstoi had Moscow in mind as the setting of the novel. ↵
- This is the first of many examples of images of enclosure and containment in the text of the novel. These images become a veritable leitmotiv of isolation and estrangement over the course of the story. This is also the first appearance of Ivan Ilich himself. In a way, one might say that the main question of which the reader of the story must judge is: "How did Ivan Ilich come to be enclosed in such a tiny frame?" Click here to see a typical example of such a funeral announcement as is described here. Note how prominent the "black border" of the announcement is. ↵
- Note the familiar conventionality of the content of the announcement. It will emerge that this tidy summary of Ivan Il'ich as a "beloved spouse" (rather than a husband) whose "kindred and acquaintances" (rather than his relatives and friends) are "informed" (rather than told) of the "demise" (not death) of this "member of the Palace of Justice" (his function in life), in the midst of her "profound grief" (not so very apparent at the scene of the funeral which will shortly follow). Thus is Ivan Il'ich's life and death neatly encapsulated in a "single document, executed in perfect observance of all required formalities" (a description provided in chapter two of Ivan Il'ich's own particular skill as a judicial official). ↵
- Ivan Il'ich is a good man who is liked by all of his co-workers. This motif is taken up again at the beginning of Chapter Two; his story is that of an ordinary man. Neither villain nor hero, Ivan Il'ich is just such a pleasant and likable fellow as we would all prefer to have around us. ↵
- The irony, of course, is that what Ivan Il'ich suffered most from was, in fact, incurable by medical means. His spiritual malaise becomes much more painful to him than his physical disease. The novel concludes, however, on the hopeful note that this spiritual illness can be alleviated. ↵
- The Russian text says, literally, that "his place remained behind him." The conversation of his friends will soon make it clear that, pleasant fellow though he was, his vacant place in the official world is much more important than the person who has died. There is also the clear suggestion that a person's place or position is of considerably more importance than the person himself. ↵
- Kaluga: a provincial city. Just as Ivan Il'ich's final promotion brings him, at last, from the provinces to the capital, so here Peter Ivanovich can imagine no happier and more desirable fate for his brother-in-law. ↵
- The Russian text says, literally, "he wouldn't raise himself up," a somewhat peculiar way to indicate that a sick person won't recover. It may, however, serve to suggest the notion of the raising of the dead by a miracle of the spirit. So, for example, in scripture Jesus "raised" Lazarus from the dead. That Ivan Il'ich in the end did succeed in "raising himself" seems to be suggested in the last chapter of the novel. ↵
- Here we note the use of the word определить ('to define,' 'to specify') to characterize what the doctors were trying to do. The word is derived from the root предел ('limit,' 'boundary') and so plays into the motif of limitation which is marked throughout the story. Etymologically, the doctors are trying to "put a limit to" or "close in" Ivan's illness, but they are not able to do so. ↵
- The first example of the novel's satirical attitude toward physicians. Doctors and other professionals (Ivan Il'ich's colleagues, Ivan himself) are all shown in the novel as concerned exclusively with forms or phenomena rather than with the individuals who appear before them. Of Ivan Il'ich it will be said that his great talent as an official is his ability to reduce even the most complex individual case into a properly executed one-page form. ↵
- Here is another example of a revealing choice of words. The Russian for "would get better" is, literally, "would right himself, would correct himself." As in the remark about "raising himself" this colloquial and metaphorical expression seems to contain a hidden, literal meaning. In the end, Ivan Il'ich does seem to "right himself" before he dies. Given the eventual outcome of the novel, these examples suggest that Tolstoy is telling two stories here: one of them is about the physical illness and death of Ivan Il'ich; the other concerns the spiritual condition of the protagonist. These two stories are related in that the second is, so to say, told through the first. Phrases which superficially refer to the first narrative are often also very important for the second. ↵
- "Trifling" translates the Russian word "ничтожное" (etymologically, "nothing at all"), suggesting that Ivan Il'ich, despite his hard work, had not managed to accumulate anything of significance. Thus, his life has come to nothing (Russian, ничто). ↵
- The separation among people, including the emotional distance separating them, is a prominent motif in the development of the novel. In a sense, the story of Ivan Il'ich's life is a history of his increasing and self-imposed isolation from those close to him. ↵
- The very serious topic of the death of a valued colleague is replaced by trivialities. The colleagues of Ivan Il'ich, like all of us, are unwilling to deal with the fact of death. They deny it, avoid it, eventually flee from it. Note that this process is reflected in detail in the behavior of Peter Ivanovich as he goes to pay a call of condolence on Ivan Il'ich's widow. He wishes that he could avoid it, he seeks to minimize his connection with the body of his dead friend, and he leaves the proceedings with unseemly haste so as to be able to join a game of cards in progress. ↵
- The thought "it's he who is dead and not I" is symptomatic of the belief in the separability of people from one another. We have already learned that the characters mentioned so far live far away from one another, and this passage is another example of the same idea--that other people, unpleasant occurrences, distressing situations can be kept at a distance, that each individual has a separate fate which can be controlled simply by avoidance of all perceived threats. We will see Ivan Il'ich again and again putting this distance between himself and various forms of unpleasantness. It will turn out, however, that this distancing carries with it the necessary consequence of closing the individual off from contact with others. Thus it is that two primary sets of images in the novel--pertaining to distance and enclosure--are causally related to one another. ↵
- "So-called," of course because they seem to lack any concern at all for Ivan Il'ich as an individual person. Their interest in him is, one might say, functional; he is a co-worker, a husband, a father, a deceased acquaintance whose funeral must be attended. ↵
- The Russian words for 'propriety' (приличие), 'appropriate, fitting' (прилично), and 'pleasant' (приятно) play a very important role in the novel's description of the life of Ivan Il'ich. They function as a sort of verbal leitmotiv of his life and the life of those around him. They suggest a life which is ruled by adherence to a known set of standards. One gets an image of the individual comfortably surrounded by well-marked boundaries of behavior within which the individual may be confident of a pleasant and well-regulated existence. In this way, the ideal life of propriety may be seen as an instance of the images of enclosure and distance. We already know that the end of such a life is the enclosure of the coffin and the distance which the living seek to put between themselves and the deceased. ↵
- One of the central artistic techniques of The Death of Ivan Il'ich is the concealment of one conception, image, or verbal motif inside another. The word "sympathy" in this passage is an example of this. It is derived from a Greek root (path-) which may designates either "feeling" or "disease." Thus, in English, we have both "sympathy" and "pathology." The Russian word for "sympathy" is "соболезнование," which also derives from the Greek, but in a different manner than its English counterpart. The English word simply imports the original Greek word "sumpathēs" (as redered in the Latin alphabet). The Russian word is a "calque": that is, the word is made by following the structure of the original but translating the Greek roots into their Russian equivalents. Thus, the Greek "sun-" ('with') becomes the Russian со- ('with') while the Greek "path-" ('feeling' or illness') becomes the Russian болезнь ('illness'), producing 'soboleznovanie.' Russians use this word exclusively for the function of expressing sympathy, condolence, or fellow feeling with someone, but its form may suggest that the sympathizer is suffering from the same disease. In other words, it produces an effect like that we can see in English when someone says "I feel your pain." We know that the function of the phrase is to provide comfort, but its form suggests that the pain is real and physical. We might call this technique the realization of metaphor. A phrase or behavior which is commonly used metaphorically is seen to have also the significance of literal reality. It is as though the metaphorical function of the phrase is taken for the reality of life when in it is a self-defeating attempt to conceal the reality of life. "I feel your pain" is what I say to comfort you in your suffering, but I don't really feel your pain. But it may also suggest that I do, in fact, suffer the same pain that you do, but I'm not yet aware of it or ready to admit to it in my own case. This technique recurs again and again in the text, eventually creating a structure in which that which is on the surface is, in fact, superficial and inadequately real, and that which lies below that carefully constructed surface is the truth about reality. This is as much as to say that The Death of Ivan Il'ich is a deeply symbolic work, fulfilling the classical definition of symbolism: a realibus ad realiora--the use of "real" things to show the way to "more real" things. ↵
- Peter Ivanovich's arrival at the home of Ivan Ilich is marked by rather obvious reminders of the fact that Ivan Ilich has died: the coffin lid leaning against the wall in the foyer, the black clothing worn by two ladies who have just arrived. Also present is a character with a prominent role in Chapter One, Schwartz, whose name (in German) signifies 'black'. Thus, from one point of view, Schwartz, who gives the impression of being impervious to death, is just one more memento mori among the several that are presented here. On the other hand, as in the next sentence, Schwartz is clearly presented as being somehow above and impervious to the death of Ivan Il'ich: he winks, he seems to say that Ivan Il'ich died because of his own foolishness, that Schwartz and Peter Ivanovich will not die, he has a playful character. At the same time, his clothing, like his name is all black and his manner is superficially solemn. In short, Schwartz is a puzzle. In what follows he will be directly and significantly compared with the dead Ivan Il'ich. ↵
- Actually, Peter Ivanovich is interested in playing a card game of French origin called "vignt," which much resembles the modern game of bridge. Card playing will be a major motif in the novel. It functions throughout as a symbol of a life of propriety. We will find that as Ivan Ilich grows older he values card-playing as an activity ever more. There is often an opposition, as here, between playing cards as an attractive, pleasant activity on one side and the harsh realities of life, the funeral, an illness, on the other. ↵
- The first mention of this character, who will play an increasingly important role in the story later on. Gerasim often expresses ideas and sentiments which the other characters in the story would find unpalatable. At the end of Chapter One, for example, Gerasim reminds Peter Ivanovich that "we will all come to it one day" when asked about his feelings concerning the death of Ivan Il'ich. In Russian, Gerasim is identified as a "bufetnyj muzhik," thereby linking him closely to the Russian peasant (Russ. 'muzhik'), even though he is working in an urban, domestic situation. ↵
- Here we see a distinct contrast between the solemnity and certainty manifested by the face of the dead Ivan Il'ich and the hesitation shown by Peter Ivanovich and the playfulness displayed by Schwartz. As if to point this contrast, the retreating Peter Ivanovich is, upon leaving the room wherein lies Ivan Il'ich, immediately presented with the restorative sight of Schwartz. ↵
- Note that the refreshing effect that Schwartz has upon Peter Ivanovich is emphatically associated with "play" (Russian "игра") and words built from this root: he "plays" with his hat; his figure is "playful"; his attitude suggests that there is no reason why the funeral service should keep them from "playing" cards; later his "playful" look suggests that Peter Ivanovich can still join them for bridge after he extricates himself from Praskovya Fyodorovna and the funeral sevice. Note also that the playful Schwartz is closely associated with the card game that will also turn out to be Ivan Ilich's favorite pastime. The association of the game of cards and a certain style of life is emphasized throughout the text. ↵
- In the extended scene between Peter Ivanovich and Praskovya Fyodorovna (Ivan Ilich's widow) we see many further indications of the artificiality of the relationships among these characters. Another interesting motif is the uncommonly important role played by material objects in the scene. The "faulty springs of the pouffe (an upholstered stool or ottoman)" are mentioned several times as disturbing the ritual of the visit of condolence. Later on, there will be further awkwardness when Praskovya Fyodorovna catches her shawl on the elaborately carved table edge. A direct connection is made between Ivan Ilich and the objects in this room. Later on we discover that the illness which killed him seemed to have stemmed from a fall which he had while attempting to show the draper just exactly how he wanted the curtains to be hung. Much in the manner of the games which they play, the objects with which these characters surround themselves seem to have an unusual significance in their lives. ↵
- Cf. Peter Ivanovich's uncertainty about what was the proper way to approach the coffin in an earlier scene. Clearly, image and appearance are much more important to these characters than the actual realities of the situations in which they find themselves. It is as though every situation has its rules, much like the rules of a game, which much be observed at all costs. ↵
- The hankie being clean, the widow has evidently not previously had occasion to weep into it. ↵
- The widow's evident clear-headedness in this discussion belies her claim that she is devastated by the death of her spouse. Note also that she "defined" (определила, lit. "put a limit to") "that which it was best (следует, lit. "it behooves (her)," "it is necessary") to take." Not only, then, is her grief insincere, but her approach to her responsibilities is associated with the setting of limits on the permissible, a notion that has been hinted at already and will become increasingly prominent as the story progresses. Finally, the grammar of the Russian leaves us in some doubt as to whether her main concern is the lot or the price of the lot. ↵
- She is also not so distracted by grief that when noticing that the table was endangered by his cigarette-ash, she immediately passed him an ash-tray. ↵
- Tolstoy's repetition here of the conjunction "as if" (Russ. как бы) plainly casts suspicion on the sincerity of the widow's grief. When she remarked above that she "thought it a pretense to give the impression that she was unable to see to practical matters because of her grief" she may have been telling more truth than she meant to; this passage suggests that it is her grief that is the pretense. ↵
- The widow's description of her dead husband's final hours is given from her own point of view; her concern is with how much she suffered, what was the effect on her, of her spouse's passing away. That his cries could be heard "through three doors" is a common way of saying that something was really loud; taken literally, however, it suggests that she had closed three doors upon her husband and his suffering in order to defend herself from him and it. The metaphor of the closed door, of shutting oneself off from unpleasantness is one we have seen already in Peter Ivanovich's hasty departure from the room in which the dead man was lying, and we will see it again and again in the life of Ivan Ilich himself. ↵
- The word рассуждение contains the same root as the word for "judge," "court," or "legal process" and is a subtle reminder of the occupation of both Ivan Ilich and Peter Ivanovich. To apply it to the manner in which Peter Ivanovich comforts himself in his sudden fright at the specter of death is to suggest that he has acted not truly as a judge--the arbiter of wisdom and truth--but rather so as to abandon his calling in order to "calm himself" ↵
- Tolstoy's depiction of the widow's insincere grief and shallow behavior has been merciless without being explicit; he concludes his portrait by putting her on display as she blows her nose and then remarks that she has finished blowing her nose. ↵
- This last clause represents a rather strange combination of the circuitous ("in accordance with the incidence of the death of her husband") and the rather coarsely direct ("get money from the government"); it confirms the image which has been created of Praskovya Fyodorovna. ↵
- It's worth noting the ambiguity of the son's being "terribly" similar to his father. A characteristic feature of the style of this story is the use of colloquial or foreign expressions not only in their everyday sense but also in a literal sense--perhaps it really is terrible, dreadful that the son is so like the father. ↵
- Note that with respect to the other characters the dead Ivan Ilich is referred to as the «мертвец» ("the dead man," "the corpse"), but in connection with Gerasim Ivan Ilich is here referred to as the «покойник» ("the late," "the departed," lit. "the one who is resting in peace"). In this way the difference (which will prove great) between Gerasim and the others is subtly signalled. ↵
- Thus, Peter Ivanovich has resolved the conflicted state of his feelings by not looking at "the dead man once, (not yielding) to any depressing influence, and (being) one of the first to leave the room." In this way, Peter Ivanovich, a judge, seems to refuse to accept jurisdiction over the situation which has arisen following the death of Ivan Ilich. He would rather make a hasty departure from the situation, observing the minimum required by propriety. His flight leaves us as readers, who have accompanied Peter Ivanovich so far, on our own in the midst of the story. Ivan Ilich's dead face had held a message also for us, and it has become our task to continue on interpreting that message, even without the company of Peter Ivanovich. ↵