5.4: Chapter 4

Все бы́ли здоро́вы. Нельзя́ бы́ло назва́ть нездоро́вьем то, что Ива́н Ильи́ч говори́л иногда́, что у него́ стра́нный вкус во рту́ и что́-то нело́вко в ле́вой стороне́ живота́.

Но случи́лось, что нело́вкость э́та ста́ла увели́чиваться и переходи́ть не в боль ещё, но в созна́ние тя́жести постоя́нной в боку́ и в дурно́е расположе́ние ду́ха. ^[1] Дурно́е расположе́ние ду́ха э́то, всё уси́ливаясь и уси́ливаясь, ста́ло по́ртить установи́вшуюся бы́ло в семе́йстве Головины́х прия́тность лёгкой и прили́чной жи́зни. Муж с жено́й ста́ли ча́ще и ча́ще ссо́риться, и ско́ро отпа́ла лёгкость и прия́тность, и с трудо́м уде́рживалось одно́ прили́чие. Сце́ны опя́ть ста́ли ча́ще. Опя́ть оста́лись одни́ островки́, и тех ма́ло, на кото́рых муж с жено́ю могли́ сходи́ться без взры́ва.

И Праско́вья Фёдоровна тепе́рь не без основа́ния говори́ла,что у её му́жа тяжёлый хара́ктер.С сво́йственной ей привы́чкой преувели́чивать она́ говори́ла,что всегда́ и был тако́й ужа́сный хара́ктер,что на́добно её доброту́,что́бы переноси́ть э́то два́дцать лет.Пра́вда бы́ло то, что ссо́ры тепе́рь начина́лись от него́.Начина́лись его́ приди́рки всегда́ пе́ред са́мым обе́доми ча́сто, и́менно когда́ он начина́л есть, за су́пом.^[2] То он замеча́л, что что́-нибудь из посу́ды испо́рчено,то ку́шанье не тако́е,то сын положи́л ло́коть на стол,то причёска до́чери.И во всём он обвиня́л Праско́вью Фёдоровну.Праско́вья Фёдоровна снача́ла возража́ла и говори́ла ему́ неприя́тности,но он ра́за два во вре́мя нача́ла обе́да приходи́л в тако́е бе́шенство,что она́ поняла́, что э́то боле́зненное состоя́ние,кото́рое вызыва́ется в нём приня́тием пи́щи,и смири́ла себя́; уже́ не возража́ла, а то́лько торопи́ла обе́дать.Смире́ние своё Праско́вья Фёдоровна поста́вила себе́ в вели́кую заслу́гу.Реши́в, что муж её име́ет ужа́сный хара́ктер и сде́лал несча́стие её жи́зни,Она́ ста́ла жале́ть себя́.И чем бо́льше она́ жале́ла себя́,тем бо́льше ненави́дела му́жа.Она́ ста́ла жела́ть, чтоб он у́мер,но не могла́ э́того жела́ть,потому́ что тогда́ не́ было бы жа́лованья.И э́то ещё бо́лее раздража́ло её про́тив него́.Она́ счита́ла себя́ стра́шно несча́стнойи́менно тем, что да́же смерть его́ не могла́ спасти́ её,^[3]и она́ раздража́лась, скрыва́ла э́то, и э́то скры́тое раздраже́ние её уси́ливало его́ раздраже́ние.

По́сле одно́й сце́ны, в кото́рой Ива́н Ильи́ч был осо́бенно несправедли́в и по́сле кото́рой он и при объясне́нии сказа́л, что он то́чно раздражи́телен, но что э́то от боле́зни, она́ сказа́ла ему́, что е́сли он бо́лен, то на́до лечи́ться, и потре́бовала от него́, что́бы он пое́хал к знамени́тому врачу́.

Он пое́хал.Всё бы́ло, как он ожида́л;всё бы́ло так, как всегда́ де́лается.И ожида́ние, и ва́жность напускна́я, до́кторская, ему́ знако́мая,та са́мая, кото́рую он знал в себе́ в суде́,и посту́киванье, и выслу́шиванье,и вопро́сы, тре́бующие определённые вперёд и, очеви́дно, нену́жные отве́ты,и значи́тельный вид, кото́рый внуша́л,что вы, мол, то́лько подве́ргнитесь нам,а мы всё устро́им, – у нас изве́стно и несомне́нно, как всё устро́ить,всё одни́м мане́ром для вся́кого челове́ка, како́го хоти́те.Всё бы́ло то́чно так же, как в суде́.Как он в суде́ де́лал вид над подсуди́мыми,так то́чно над ним знамени́тый до́ктор де́лал то́же вид.^[4]

До́ктор говори́л: то́-то и то́-то ука́зывает,что у вас внутри́ то́-то и то́-то;но е́сли э́то не подтверди́тся по иссле́дованиям того́-то и того́-то,то у вас на́до предположи́ть то́-то и то́-то.Е́сли же предположи́ть то́-то,тогда́... и т. д.Для Ива́на Ильича́ был ва́жен то́лько оди́н вопро́с:опа́сно ли его́ положе́ние и́ли нет?Но до́ктор игнори́ровал э́тот неуме́стный вопро́с.С то́чки зре́ния до́ктора,вопро́с э́тот был пра́здный и не подлежа́л обсужде́нию;существова́ло то́лько взве́шиванье вероя́тностей – блужда́ющей по́чки, хрони́ческого ката́ра и боле́зней слепо́й кишки́.Не́ было вопро́са о жи́зни Ива́на Ильича́,а был спор ме́жду блужда́ющей по́чкой и слепо́й кишко́й.^[5]И спор э́тот на глаза́х Ива́на Ильича́ до́ктор блестя́щим о́бразом разреши́л в по́льзу слепо́й кишки́,сде́лав огово́рку о том, что иссле́дование мочи́ мо́жет дать но́вые ули́кии что тогда́ де́ло бу́дет пересмо́трено.Всё э́то бы́ло то́чь-в-то́чь то же,что де́лал ты́сячу раз сам Ива́н Ильи́ч над подсуди́мыми таки́м блестя́щим мане́ром.Так же блестя́ще сде́лал своё резюме́ до́ктор и торжеству́юще, ве́село да́же, взгляну́в све́рху очко́в на подсуди́мого.^[6]Из резюме́ до́ктора Ива́н Ильи́ч вы́вел то заключе́ние,что пло́хо, а что ему́, до́ктору, да, пожа́луй, и всем всё равно́, а ему́ плохо.И э́то заключе́ние боле́зненно порази́ло Ива́на Ильича́,вы́звав в нём чу́вство большо́й жа́лости к себе́и большо́й зло́бы на э́того равноду́шного к тако́му ва́жному вопро́су до́ктора.

Но он ничего́ не сказа́л, а встал, положи́л де́ньги на стол и, вздохну́в, сказа́л:

– Мы, больны́е, вероя́тно, ча́сто де́лаем вам неуме́стные вопро́сы, – сказа́л он. – Вообще́, э́то опа́сная боле́знь и́ли нет?..

До́ктор стро́го взгляну́л на него́ одни́м гла́зом че́рез очки́, как бу́дто говоря́: подсуди́мый, е́сли вы не бу́дете остава́ться в преде́лах ста́вимых вам вопро́сов, я бу́ду принуждён сде́лать распоряже́ние об удале́нии вас из за́ла заседа́ния.

– Я уже́ сказа́л вам то, что счита́л ну́жным и удо́бным, – сказа́л до́ктор. – Дальне́йшее пока́жет иссле́дование. – И до́ктор поклони́лся.

Ива́н Ильи́ч вы́шел ме́дленно, уны́ло сел в са́ни и пое́хал домо́й. Всю доро́гу он не перестава́я перебира́л всё, что говори́л до́ктор, стара́ясь все э́ти запу́танные, нея́сные нау́чные слова́ перевести́ на просто́й язы́к и проче́сть в них отве́т на вопро́с: пло́хо - о́чень ли пло́хо мне, и́ли ещё ничего́? И ему́ каза́лось, что смысл всего́ ска́занного до́ктором был тот, что о́чень пло́хо. Всё гру́стно показа́лось Ива́ну Ильичу́ на у́лицах. Изво́зчики бы́ли гру́стны, дома́ гру́стны, прохо́жие, ла́вки гру́стны. Боль же э́та, глуха́я, но́ющая боль, ни на секу́нду не перестаю́щая, каза́лось, в связи́ с нея́сными реча́ми до́ктора получа́ла друго́е, бо́лее серьёзное значе́ние. Ива́н Ильи́ч с но́вым тяжёлым чу́вством тепе́рь прислу́шивался к ней.

Он прие́хал домо́й и стал расска́зывать жене́. Жена́ вы́слушала, но в середи́не расска́за его́ вошла́ дочь в шля́пке: Она́ собира́лась с ма́терью е́хать. Она́ с уси́лием присе́ла послу́шать э́ту ску́ку, но до́лго не вы́держала, и мать не дослу́шала.

– Ну, я о́чень ра́да, - сказа́ла жена́, – так тепе́рь ты, смотри́ ж, принима́й аккура́тно лека́рство.Дай реце́пт, я пошлю́ Гера́сима в апте́ку. – И она́ пошла́ одева́ться.

Он не переводи́л дыха́нья, пока́ она́ была́ в ко́мнате, и тяжело́ вздохну́л, когда́ она́ вы́шла.

– Ну что ж, - сказа́л он. – Мо́жет быть, и то́чно ничего́ ещё...

Он стал принима́ть лека́рства, исполня́ть предписа́ния до́ктора, кото́рые измени́лись по слу́чаю иссле́дования мочи́. Но тут как раз так случи́лось, что в э́том иссле́довании и в том, что должно́ бы́ло после́довать за ним, вы́шла кака́я-то пу́таница. До самого́ до́ктора нельзя́́ бы́ло добра́ться, а выходи́ло, что де́лалось не то, что говори́л ему́ доктор. И́ли он забы́л, и́ли совра́л, и́ли скрыва́л от него́ что́-нибудь.

Но Ива́н Ильи́ч всё-таки то́чно стал исполня́ть предписа́ния и в исполне́нии э́том нашёл утеше́ние на пе́рвое вре́мя. ^[7]
Гла́вным заня́тием Ива́на Ильича́ со вре́мени посеще́ния до́ктора ста́ло то́чное исполне́ние предписа́ний до́ктора относи́тельно гигие́ны и принима́ния лека́рств и прислу́шиванье к свое́й бо́ли, ко всем свои́м отправле́ниям органи́зма. Гла́вными интере́сами Ива́на Ильича́ ста́ли людски́е боле́зни и людско́е здоро́вье. Когда́ при нём говори́ли о больны́х, об уме́рших, о вы́здоровевших, осо́бенно о тако́й боле́зни, котора́я походи́ла на его́, он, стара́ясь скрыть своё волне́ние, прислу́шивался, расспра́шивал и де́лал примене́ние к свое́й боле́зни.

Боль не уменьша́лась;но Ива́н Ильи́ч де́лал над собо́й уси́лия,что́бы заставля́ть себя́ ду́мать, что ему́ лу́чше.И он мог обма́нывать себя́,пока́ ничего́ не волнова́ло его́.^[8] Но как то́лько случа́лась неприя́тность с жено́й, неуда́ча в слу́жбе, дурны́е ка́рты в винте́,так сейча́с он чу́вствовал всю си́лу свое́й боле́зни;^[9]быва́ло, он переноси́л э́ти неуда́чи,ожида́я, что вот-во́т испра́влю плохо́е,поборю́, дожду́сь успе́ха, большо́го шле́ма.^[10]тепе́рь же вся́кая неуда́ча подка́шивала его́ и вверга́ла в отча́яние.Он говори́л себе́:вот то́лько что я стал поправля́ться и лека́рство начина́ло уже́ де́йствовать,и вот э́то прокля́тое несча́стие и́ли неприя́тность...И он зли́лся на несча́стье и́ли на люде́й, де́лавших ему́ неприя́тности и убива́ющих его́,и чу́вствовал, как э́та зло́ба убива́ет его́;но не мог воздержа́ться от неё.^[11] Каза́лось бы, ему́ должно́ бы бы́ло быть я́сно,что э́то озлобле́ние его́ на обстоя́тельства и люде́й уси́ливает его́ боле́зньи что поэ́тому ему́ на́до не обраща́ть внима́ния на неприя́тные случа́йности;но он де́лал соверше́нно обра́тное рассужде́ние:он говори́л, что ему́ ну́жно споко́йствие,следи́л за всем, что наруша́ло э́то споко́йствие,и при вся́ком мале́йшем наруше́нии приходи́л в раздраже́ние.Ухудша́ло его́ положе́ние то, что он чита́л медици́нские кни́ги и сове́товался с доктора́ми.Ухудше́ние шло так равноме́рно,что он мог себя́ обма́нывать,сра́внивая оди́н день с други́м, - ра́зницы бы́ло ма́ло.Но когда́ он сове́товался с доктора́ми,тогда́ ему́ каза́лось, что идёт к ху́дшему и о́чень бы́стро да́же.И несмотря́ на э́то, он постоя́нно сове́товался с доктора́ми.

В э́тот ме́сяц он побыва́л у друго́й знамени́тости:друга́я знамени́тость сказа́ла почти́ то же, что и пе́рвая,но ина́че поста́вила вопро́сы.И сове́т с э́той знамени́тостью то́лько усугуби́л сомне́ние и страх Ива́на Ильича́.Прия́тель его́ прия́теля - до́ктор о́чень хоро́ший – тот ещё совсе́м ина́че определи́л боле́зньи, несмотря́ на то, что обеща́л выздоровле́ние,свои́ми вопро́сами и предположе́ниями ещё бо́льше спу́тал Ива́на Ильича́ и уси́лил его́ сомне́ние.Гомеопа́т - ещё ина́че определи́л боле́знь и дал лека́рство,и Ива́н Ильи́ч, та́йно от всех, принима́л его́ с неде́лю.Но по́сле неде́ли не почу́вствовав облегче́нияи потеря́в дове́рие и к пре́жним лече́ниям и к э́тому,пришёл в ещё бо́льшее уны́ние.Раз знако́мая да́ма расска́зывала про исцеле́ние ико́нами.Ива́н Ильи́ч заста́л себя́ на том,что он внима́тельно прислу́шивался и поверя́л действи́тельность фа́кта.Э́тот слу́чай испуга́л его́."Неуже́ли я так у́мственно ослабе́л? – сказа́л он себе́. – Пустяки́!Всё вздор,не на́до поддава́ться мни́тельности,а, избра́в одного́ врача́,стро́го держа́ться его́ лече́ния.Так и бу́ду де́лать.Тепе́рь ко́нчено.^[12] Не бу́ду ду́мать и до ле́та стро́го бу́ду исполня́ть лече́ние.^[13]А там ви́дно бу́дет.Тепе́рь коне́ц э́тим колеба́ниям!.."Легко́ бы́ло сказа́ть э́то,но невозмо́жно испо́лнить.Боль в боку́ всё томи́ла,всё как бу́дто уси́ливалась,станови́лась постоя́нной, вкус во рту́ станови́лся всё странне́е,ему́ каза́лось, что па́хло че́м-то отврати́тельным у него́ изо рта,и аппети́т и си́лы всё слабе́ли.Нельзя́ бы́ло себя́ обма́нывать:что́-то стра́шное, но́вое и тако́е значи́тельное, чего́ значи́тельнее никогда́ в жи́зни не́ было с Ива́ном Ильичо́м,соверша́лось в нём.^[14]И он оди́н знал про э́то,все же окружа́ющие не поним́али и́ли не хоте́ли понима́тьи ду́мали, что всё на све́те идёт по-пре́жнему.Э́то-то бо́лее всего́ му́чило Ива́на Ильича́.Дома́шние - гла́вное жена́ и дочь, кото́рые бы́ли в са́мом разга́ре вы́ездов, – он ви́дел, ничего́ не понима́ли,доса́довали на то, что он тако́й невесёлый и тре́бовательный, как бу́дто он был винова́т в э́том.Хотя́ они́ и стара́лись скрыва́ть э́то,он ви́дел, что он им поме́ха,но что жена́ вы́работала себе́ изве́стное отноше́ние к его́ боле́знии держа́лась его́ незави́симо от того́, что он говори́л и де́лал.Отноше́ние э́то бы́ло тако́е:

– Вы зна́ете, - говори́ла она́ знако́мым, – Ива́н Ильи́ч не мо́жет, как все до́брые лю́ди, стро́го исполня́ть предпи́санное лече́ние.Ны́нче он при́мет ка́пли и ку́шает, что ве́лено,и во́время ля́жет;За́втра вдруг, е́сли я просмотрю́, забу́дет приня́ть,ску́шает осетри́ны (а ему́ не ве́лено), да и засиди́тся за винто́м до ча́са.

– Ну, когда́ же? – ска́жет Ива́н Ильи́ч с доса́дою. – Оди́н раз у Петра́ Ива́новича.

– А вчера́ с Ше́беком.

– Всё равно́ я не мог спать от бо́ли...

– Да там уже́ отчего́ бы то ни бы́ло,то́лько так ты никогда́ не вы́здоровеешь и му́чаешь нас.

Вне́шнее, выска́зываемое други́м и ему́ самому́, отноше́ние Праско́вьи Фёдоровны бы́ло тако́е к боле́зни му́жа, что в боле́зни э́той винова́т Ива́н Ильи́ч и вся боле́знь э́та есть но́вая неприя́тность, кото́рую он де́лает жене́. Ива́н Ильи́ч чу́вствовал, что э́то выходи́ло у неё нево́льно, но от э́того ему́ не ле́гче бы́ло.

В суде́ Ива́н Ильи́ч замеча́л и́ли ду́мал, что замеча́ет,то же стра́нное к себе́ отноше́ние—то ему́ казалось, что к нему́ пригля́дываются,как к челове́ку, име́ющему ско́ро опроста́ть ме́сто;то вдруг его́ прия́тели начина́ли дру́жески подшу́чивать над его́ мни́тельностью,как бу́дто то, что́-то ужа́сное и стра́шное, неслы́ханное,что завело́сь в нём и не перестава́я сосёт его́ и неудержи́мо влечёт куда́-то,есть са́мый прия́тный предме́т для шу́тки.Осо́бенно Шварц свое́й игри́востью, жи́зненностью и комильфо́тностью,напомина́вшими Ива́ну Ильичу́ его́ самого́ за де́сять лет наза́д,раздража́л его́.^[15]

Приходи́ли друзья́ соста́вить па́ртию, сади́лись. Сдава́ли, размина́лись но́вые ка́рты, скла́дывались бу́бны к бубна́м, их семь. Партнёр сказа́л--без козыре́й, и поддержа́л две бу́бны. Чего́ ж ещё? Ве́село, бо́дро должно́ бы быть - шлем. И вдруг Ива́н Ильи́ч чу́вствует э́ту сосу́щую боль, э́тот вкус во рту, и ему́ что́-то ди́кое представля́ется в том, что он при э́том мо́жет ра́доваться шле́му.

Он гляди́т на Михаи́ла Миха́йловича, партнёра, как он бьёт по столу́ сангвини́ческой руко́йи учти́во и снисходи́тельно уде́рживается от захва́тывания взя́ток,а подвига́ет их к Ива́ну Ильичу́, что́бы доста́вить ему́ удово́льствие собира́ть их,не утружда́я себя́, не протя́гивая далеко́ ру́ку."Что ж он ду́мает, что я так слаб, что не могу́ протяну́ть далеко́ ру́ку", – ду́мает Ива́н Ильи́ч,забыва́ет козыре́й и козыря́ет ли́шний раз по свои́м и прои́грывает шлем без трёх,и что ужа́снее всего́ - э́то то, что он ви́дит, как страда́ет Михаи́л Миха́йлович, а ему́ всё равно́.И ужа́сно ду́мать, отчего́ ему́ всё равно́.

Все ви́дят, что ему́ тяжело́, и говоря́т ему́: "Мы мо́жем прекрати́ть, е́сли вы уста́ли. Вы отдохни́те". Отдохну́ть? Нет, он ниско́лько не уста́л, они́ дои́грывают ро́ббер. Все мра́чны и молчали́вы. Ива́н Ильи́ч чу́вствует, что он напусти́л на них э́ту мра́чность и не мо́жет её рассе́ять. Они́ у́жинают и разъезжа́ются, и Ива́н Ильи́ч остаётся оди́н с созна́нием того́, что его́ жизнь отра́влена для него́ и отравля́ет жизнь други́х и что отра́ва э́та не ослабева́ет, а всё бо́льше и бо́льше проника́ет всё существо́ его́.

И с созна́нием э́тим, да ещё с бо́лью физи́ческой, да ещё с у́жасом на́до бы́ло ложи́ться в посте́ль и ча́сто не спать от бо́ли бо́льшую часть но́чи. А нау́тро на́до бы́ло опя́ть встава́ть, одева́ться, е́хать в суд, говори́ть, писа́ть, а е́сли и не е́хать, до́ма быть с те́ми же двадцатью́ четырьмя́ часа́ми в су́тках, из кото́рых ка́ждый был муче́нием. И жить так на краю́ поги́бели на́до бы́ло одному́, без одного́ челове́ка, кото́рый бы по́нял и пожале́л его́.

---

1. Tolstoy uses the Russian equivalent of "mood" ("raspolozhenie duxa," lit., "disposition of spirit") to indicate that a physical symptom may be a sign of spiritual distress. In this way it is suggested that Ivan Ilich's physical illness is actually a symbol of his spiritual distress, the "consciousness" of which is only now, once his ideal of life has finally been reached, beginning to make itself known to him. ↵
   
2. The first few paragraphs of chapter four present Ivan Ilich as experiencing symptoms very similar to those exhibited by Praskovya Fyodorovna when she was pregnant: the well-known "morning sickness" in pregnancy is reflected in Ivan Ilich's difficulties with taking food and the strange taste in his mouth; the increasing sense of pressure and weight in the abdomen is also common to both experiences. Most striking of all is the common behavior patterns of the two, the sudden outbursts, the demands, and the vulgar scenes. As though to point up these similarities the text reports that Praskovya Fyodorovna asserts, with her usual exaggeration, that Ivan Ilich had always had a "terrible character," and that it had needed all her good nature to put up with it for twenty years (i.e., since the time of her first pregnancy). The text continues by noting that "what was true was that now their quarrels were started by him" (thereby suggesting a comparison with those quarrels of twenty years before which were started by her). In this way the onset of Ivan Ilich's illness, which culminates in his death, is linked to the onset of pregnancy, which culminates in the birth of new life. ↵
   
3. This is the first of several phrases and incidents in the novel that can be understood as allusions to the story of the death by crucifixion of Jesus as reported in the New Testament. This set of motifs in the story is discussed by various scholars, including the present author ("A Note on the Miracle Motifs in the Later Works of Lev Tolstoi." In The Supernatural in Slavic and Baltic Literatures: Essays in Honor of Victor Terras, 191-99. Columbus, Ohio: Slavica Publishers, 1988). The presence of these allusions in the text is challenging, because the miracle of the Resurrection--that people are saved by the death and resurrection of Jesus--was explicitly denied by Tolstoy in his study of the Gospels (e.g., in The Gospel in Brief, A Harmonization and Translation of the Four Gospels, and What I Believe). I will indicate these allusions as such as the text progresses. ↵
   
4. Note the explicit comparison which the text offers between the cold and impersonal treatment Ivan Ilich receives from the doctors and that which he himself accorded to those whom he encountered in his own official capacity. A strict reading of the Russian text says that the behavior of the doctor toward him as patient was "the very same as that which he knew in himself in court." A few lines later we read: "It was all just as it was in the law courts. The doctor put on just the same air towards him as he himself put on towards an accused person." The text is so emphatic and unambiguous on this point that the reader must conclude that it is important to come to the conclusion that Ivan Ilich's life has been just as much a sham and just as disconnected from the real life and real concerns of individual people as the doctors' lives are now shown to be. ↵
   
5. The Russian text has it that "it was not a question about the life of Ivan Ilich." The suggestion seems to be that the doctors are not concerned about the life of their patient, but only about the identification of his illness. The distinction between health and illness now asserts itself at the expense of the distinction between life and death. In one sense, then, the novel has two levels of concern. On one level we are offered the story of Ivan Ilich's progress from health to illness to death; on another level we are dealing with a concern about the proper distinction between life and death. The first, and more superficial, level invites a three-part structuring of the narrative, the other a two-part structuring. It is one of the compositional distinctions of The Death of Ivan Ilich that Tolstoy has enabled the simultaneous co-existence of these two patterns of organization. ↵
   
6. Note that Ivan Ilich has now changed from a patient to a man on trial as the comparison between the doctor's office and the court has now been realized. The Russian word "podsudimyj" ("defendant; an accused") etymologically means "subject to judgement"; this reminds us of the indications in Chapter One that it would be the reader's role to judge of the life of Ivan Ilich. ↵
   
7. The extensive description of Ivan Ilich's relationship with his doctor makes it clear that the doctor is quite unequal both to the treatment of his patient's illness and to the meeting of his emotional needs. The text here states that Ivan Ilich "still" obeyed the doctor's instructions, reminding us of the confusion and apparent incompetence of the doctor and his office described in the preceding paragraph. Even so, Ivan Ilich attempts to continue to follow doctor's orders, apparently hoping that by going through the "proper channels" the desired result of full recovery might be assured. Thus, his first attempts to come to grips with his illness resemble the efforts that he made within the system to seek redress when he was, unfairly as he thought, passed over for promotion. On that occasion following the approved procedure had availed him not at all; his recovery of his appropriate (in his view) position in the service came about almost miraculously, through an entirely unexpected and, from Ivan Il'ch's point of view, extremely fortunate change in the leadership of the ministry. So here in dealing with his illness the prescribed, approved measures will fail to produce recovery; before the end, Ivan Ilich will consider going to a religious shrine to seek a miraculous cure. Even this second major failure of the artificial system of life to which Ivan Ilich is dedicated, however, fails to lead him at once to the obvious conclusion--that his pleasant, seemly, official life is not a real life and offers no help for or protection from the vicissitudes of that real life. At this point Ivan Ilich can still derive some comfort from the thought that he is doing what he is supposed to do and still hoping that this seemly action within the system will produce the desired results. ↵
   
8. Thus, it is suggested that all of his efforts to recover by taking approved steps within the limits of the life which he has developed for himself are just so much self-deception, and the implication of this would naturally be that his life as a whole is just as much a self-deception as his attempts to follow doctor's orders. ↵
   
9. From this passage one might well infer a connection between Ivan Ilich's illness and the episodes of Praskovya Fyodorovna's first pregnancy and his being passed over for promotion at work. All three have in common that they reveal that Ivan Ilich's understanding and expectations of life are entirely faulty and not congruent with life as it actually is. Life is actually not analogous to a game of cards, but Ivan Ilich seems quite unable to understand this! ↵
   
10. Ivan Ilich's underlying belief that vint is a perfect analogue of life is made virtually explicit here. This passage emphasizes yet again the point that the card game, the symbol of Ivan Ilich's life as he has lived it so pleasantly until now, is ridiculously incommensurate with life as it actually is. The further implication is that the pain and the putrid taste in his mouth, the symptoms of his disease, are functioning as symbols of the call away from the false life of the card game and, by implication, toward the true life. In this sense, Ivan Ilich's illness brings him into life as much as it leads him out of it. This apparent confusion can only be resolved by supposing that the text is suggesting that there are two forms of life--one false and the other true. The card game stands for that false life of pleasant superficiality and the other a true life where suffering and illness are real and personal, but so also, potentially, are joy and well-being. ↵
    
11. Here is one of the first signs that Ivan Ilich is at some level aware of the idea that he may be not just sick, but dying. His unanswered question for the doctor, "Is my condition dangerous," hinted at this, but here he feels that something is killing him, and that "something" is the imperfection of his life as he understands it and also his own unrestrainable anger at those imperfections. In this way the text introduces the first subtle suggestion that what is killing him is the life he leads. ↵
    
12. Ivan Ilich means to say that his shilly-shallying over which of the various treatments to follow has come to an end and that he is resolved to stick faithfully to one treatment in order to treat his illness. In other words, he has decided that he is only ill and that the treatment, if followed strictly, will make him well. And yet this thought, "Now it is finished," is phrased so as to foreshadow exactly the words that Ivan Ilich, at the moment of his death in Chapter Twelve, will hear spoken above him: "It is finished." The phrasing suggests that perhaps Ivan Ilich is at this point not just sick, but in fact already as good as dead. We remember his feeling that the little upsets of his life at home and work were "killing" him. This suggestion that Ivan Ilich is already as good as dead, even though he is still alive, will be offered again and again in the next couple of chapters and may well lead to the conclusion that Ivan Ilich's "life" is in fact really a form of death. ↵
    
13. Ivan Ilich means, of course that he will spend no more time considering which of the various treatments to follow. But the reader is becoming more and more familiar with the device of suggestive contrast between the superficial, conventional, contextualized meaning of a statement and its more pointed underlying significance. Here that underlying meaning is "I will stop thinking"; that is, Ivan Ilich resolves to deal with his troubles by abandoning the only mechanism which has any chance of alerting him to the fact that his real illness is that his life, as he has lived it, is no more genuine and substantial than a game of cards. Fortunately for him, Ivan Ilich proves unable to stop thinking. The final four chapters of the novel, in fact, are mainly an extended record of his thoughts, and it is that persistent thinking which finally leads to the resolution of "that which had been besetting him from all sides." ↵
    
14. It has been noted that references to the passion of Jesus are to be found in this text. This paragraph has two of them: the Russian words "sovershalos'" and "koncheno" are the equivalents to the words of Jesus from the cross which English-language Bibles translate as "It is finished" (John 19:30). "Sovershilos'" is the word established for this use in the Russian Orthodox Church in Tolstoy's time; "koncheno" is the word used by Tolstoy in his own translation (in the early 1880s) of the Gospels in "Soedinenie i perevod chetyrex evangelij" ("Harmonization and Translation of the Four Gospels") ↵
    
15. It is noteworthy that it is Schwartz--the person who is most vibrantly alive--is most irritating to Ivan Ilich. A bit later we will find that another character--the servant Gerasim--possesses this same "aliveness," as shown by his perfect teeth, his unfailing energy, and his springy step, and yet Gerasim has quite the opposite effect on Ivan Ilich. He is comforted by Gerasim, and only by Gerasim, rather than irritated by him. We wonder: what is the difference between Schwartz's "aliveness" and Gerasim's. Perhaps it is that Schwartz's life is "playful" (lit., like a game) and comme il faut (conventional, artificial) and therefore unreal, an illusion, just as Ivan Ilich's life had always been "ten years ago," before he got sick. The logic of this is oblique and deeply buried, but its effect is to suggest that Ivan Ilich's life as he has known it is not really life at all, and it is sickness that is showing this to him. ↵